Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Страница 24

Граф хищно улыбнулся — да, это так, Петр Федорович весьма популярен среди шведов как громкими победами, так и той политикой умиротворения, что долгие годы вел. Недаром владельцы железных рудников и металлургических заводов неясные слухи о войне встретили не столько панически, сколько с нескрываемым озлоблением — перспектива потери большей части значительно возросших за последнее время доходов на торговле с восточным соседом привела их в невиданную доселе ярость.

— А ведь король с огнем играет, — задумчиво пробормотал Армфельт. — Против него и кошелек, и шпага. С купцами и дворянством воевать чревато, не посмотрят на сан.

Граф знал, что сейчас высказал. Сам он давно ненавидел короля, еще с тех пор, как тот был герцогом Зюдерманландским. И все началось еще 12 лет назад, в тот знаменательный день, когда Армфельт сочетался со знатной девицей Гедвигой из рода Делагарди.

Они с невестой сидели на балконе, любуясь на красочную процессию, что организовал для своего друга барона король Густав. Завершала ее группа наездниц на великолепных лошадях, фрейлин королевы. И вдруг одна молодая девушка, в костюме сказочной нимфы, погнала своего коня галопом и вздыбила его прямо перед женихом.

Она с вызовом посмотрела на него так, что сердце Армфельта будто огненная стрела пронзила, он задохнулся от внезапно нахлынувшей страсти, позабыв про молодую жену. А ветер растрепал длинные волосы нимфы, обнажив великолепные плечи. То была Магдалина Руденшольд.

Он влюбился мгновенно, без памяти, и прямо от свадебного стола, не дожидаясь первой брачной ночи, отправился искать свою Магдалину, а найдя, они заключили друг друга в пылкие объятия.

Нравы при шведском дворе были еще те — оскорбленная невеста одна рыдала в широкой постели, а король с недоумением спрашивал придворных: «Куда же делся мой любимый Армфельт? Если он решил переиграть свадьбу, так можно было бы сделать это и завтра! Нельзя же так бесстыдно нарушать МОЕ торжество!»

Впрочем, никто не придал значения случившемуся, кроме одного человека, что тоже воспылал животной страстью к раскованной молодой фрейлине. И пусть была бы его жена — Армфельт бы не так обиделся, но посягнули на его любовь. И не просто посягнули — через год герцог Зюдерманландский, этот стареющий ловелас и мистик, супруга которого была на двадцать лет моложе, стал королем…

Дарданеллы

Капитан второго ранга Семен Иванович Хорошкин с улыбкой посмотрел на маленького «хранцуза», как мысленно он окрестил молодого бригадира. Самоуверен юноша, но без нахальства, спокоен, дело военное знает добре, пушки удачно поставил. Но вот только как поведет себя, когда османские корабли в пролив войдут?

— Сдюжишь, Павел Александрович? — вполголоса поинтересовался старый моряк.

— Что значит «сдюжишь»? — на ломаном русском спросил Бонапарт.

В последние часы бригадир не знал ни минуты покоя: к узости пролива приближались десятки парусов — турецкий флот только сейчас смог отойти от шока, вызванного столь стремительным развитием событий.

— Их нельзя пустить в пролив, господин бригадир. Надеюсь, что нам это удастся сделать. Или помрем здесь все!

Хорошкин сказал это без всякой рисовки — тридцать пять лет отдал он флотской службе да еще два года в гвардии отслужил. Семью и детей не завел, чинов больших не выслужил. Его подчиненные, с кем он турецкие корабли под Очаковом в первую войну взрывал, давно каперанги или командоры, а некоторые и орлов на погоны выслужили.

Старший брат самого Семена, Игнат, еще как десять лет назад контр-адмиралом стал, а сейчас уже двух орлов имеет да целым флотом командует в Америке, пусть и небольшим, без линейных кораблей. А ведь на три годочка всего и старше…

— Зачем нам умирать, Семен Иванович? — с улыбкой переспросил бригадир, потянулся и ущипнул его за мочку уха — Хорошкин впал в изумление.

Этот француз ему в сыны годился — Бонапартову только 28, а ему уже 53 года стукнуло. Но не обиделся старый моряк, а чуть похлопал молодого бригадира по плечу — не первый же субординацию нарушил, да и не подчиненный он армейскому бригадиру…

Молодого корсиканца чуть ли не скрючило от такого дружеского похлопывания — этот самоуверенный старик оказался слишком силен, как их знаменитые медведи. Гигантскую шкуру этого зверя он уже отправил родным в Аяччо — там она произвела неизгладимое впечатление.

— Я прикажу открыть огонь, как только их корабли станут против моих пушек. — Бригадир указал на мощные жерла 68-фунтовых бомбических пушек, что с превеликими трудами и матерщиной были установлены взамен турецкого хлама. — Они не пройдут. Опоздали, — тщательно подбирая русские слова, продолжил говорить Наполеон. — Так воевать никак нельзя, не годно. Инфантерия атакует позиции вчера и утром, а флот идет к вечеру. Нападение должно быть дружно…

— Дружным.

— Да-да, все вместе, — охотно согласился с поправкой Бонапарт. Он всегда просил, чтоб его поправляли. — Как мы сейчас. Ты ставил там и там с лодок заграждение. Ведь так?

— Минные банки, по две штуки.

— У того берега они не пройдут, если твое заграждение взорвется? — Наполеон больше рассчитывал на свои пушки, чем на эти пузатые железные бочки, начиненные порохом, что притаились под водной гладью. Хотя взрыв одной произвел на него впечатление — из-за небрежности матросов или ненадежности взрывателя мина рванула сразу же, как ее поставили. Неизгладимое и устрашающее зрелище…

— Сработает, Павел Александрович.

— А там чем ты их встретишь, Семен Иванович? — Наполеон указал на скалы, что длинной полосой протянулись задолго до фортов. Матросы, как он знал по докладам, копошились там у самой воды долго и старательно, выставив крепкие караулы для сбережения.