Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Страница 30

К оглавлению

30

Такие слова зря не говорят!

Дарданеллы

Наполеон, внимательно разглядывая кипящую в проливе баталию, спокойно стоял, не обращая внимания на пролетавшие мимо него ядра. Стрельба с турецких кораблей стала хаотичной, потому молодой бригадир пренебрег такой опасностью.

Зато две дюжины мощных русских пушек, самолично расставленные им в наиболее нужных местах, наносили туркам ощутимые потери. Нет, рангоут остался на месте, паруса продолжали ловить ветер. Вроде все цело. Но это только на первый взгляд — внутренние разрушения межпалубного пространства, вызванные взрывами бомб, пока были не видны. Но то, что они более чем серьезные, бригадир не сомневался.

— Одна пушка на берегу стоит трех на корабле, — задумчиво пробормотал Бонапарт старую аксиому (хотя его математический ум сделал все расчеты с учетом мощности орудий и поднял соотношение один к десяти), окидывая взглядом поле боя. Хотя назвать так море было бы не вполне корректным — он мысленно поправил себя.

Из семи турецких кораблей один, красиво взорвавшись, исчез в огненном смерче, другой, изломанный попаданиями бомб, успел выброситься на берег. Еще три горело, и хорошо — черный дым поднимался к небу, а перепуганные до смерти османы уже лихорадочно прыгали за борт, покидая свои обреченные лоханки.

Два корабля потопили моряки того старика, но это произошло за несколько минут до баталии. Наполеон и сейчас, пусть и несколько отстраненно, продолжал ломать голову над вопросом — чем же так быстро уничтожили эти большие корабли.

Каким оружием? Что это были за большие, отнюдь не тяжелые трубы, что он увидел мельком? Вряд ли это были пушки, не похоже! Тогда что? Секретные ракетные станки, аналоги тем, что были применены еще при Кагуле? Не то, совсем не то!

Пуски ракет он уже видел. Устрашающее зрелище для темных магометан, но на него они не произвели должного впечатления. Слишком мала точность, намного уступающая обычному полевому орудию.

Нет, моряки применили что-то иное, более эффективное и снаряженное большим количеством взрывчатки или втрое большим зарядом пороха — не менее сорока пудов, раз один турецкий корабль просто разорвало на два куска, а второй взорвался от собственных погребов.

— Теперь в пролив они сегодня не пойдут, — бригадир усмехнулся, глядя, как многочисленные мачты турецких кораблей удаляются обратно в далекое синее море.

Османы были потрясены учиненным им избиением и не горели желанием разделить судьбу несчастных. Даже те два корабля, что еще были на ходу, в ответ почти не стреляли и пытались удрать, отойти к другому берегу, подальше от разрушающей мощи русских орудий.

— Ух!

Отстающий корабль неожиданно превратился в кратер вулкана — огромный столб пламени и дыма вырвался выше мачт.

— Крюйт-камера рванула! — крикнул кто-то из канониров, и все разом закричали «Ура», подбрасывая в воздух шапки.

Наполеон, глядя на такое искреннее проявление чувств, поморщился — нужно было добить последнего подранка, а орудия прекратили стрелять. Он открыл было рот, чтобы скомандовать, но неожиданный взрыв, прогремевший за его спиной, заставил бригадира живо повернуться.

У борта удиравшего турецкого корабля вздыбился в небо гигантский столб воды, а когда он упал, то стало видно, что османы обречены — нос исчез, мачты рухнули, а весь корпус изломан.

— Страшное оружие эти мины. Теперь в пролив даже безумец не пойдет, — задумчиво пробормотал молодой офицер, рассматривая плавающие по воде обломки…

День третий
29 июня 1797 года

Константинополь

— Вперед, чудо-богатыри! Добьем супостата!

Звонким, чуть ли не юношеским голосом командовал старый фельдмаршал, и хохолок на его седой голове задорно подрагивал. Однако Суворов пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа, и было от чего негодовать и злиться.

Далеко впереди колыхалось зарево большого пожара, и почти отчетливо доносилась орудийная канонада — в Константинополе шел бой, и, судя по всему, ожесточенный, с применением большого количества пушек. А как они туда попали, и в этаком числе, тут и ежу понятно.

— Опередили меня, каракатицы морские!

Александр Васильевич облегчил душу исконным русским способом и стал вслушиваться в ночь, не обращая на торопливые шаги марширующих мимо него солдат ни малейшего внимания.

— Нет, не опередили! Кус в рот не пролез!

Старый вояка прекрасно разбирался в музыке войны, потому, сделав вывод, повеселел. Он вел с собою две вышколенные дивизии, передав гвардию князю Багратиону.

С такой силою он в нескольких боях начисто уничтожил турецкие скопища, что пытались преградить ему путь к своей столице. Еще бы не разбить ополчение — разница между солдатом регулярной армии, шесть лет занимающимся воинским ремеслом, и обычным мужиком, что турецким, что русским, без разницы, только что взявшим в руки оружие, настолько велика, что не идет ни в какое сравнение.

«Всякий солдат должен знать свой маневр» — это изречение было любимым у фельдмаршала Суворова, кропотливо взращивающего у офицеров и солдат инициативу.

Оттого и били врага всегда, ибо каждый знал, что надлежит ему делать. И не дожидаться запоздавшего приказа. И хоть ходила шутка, что «всякая инициатива наказуема», но с неизменным дополнением, как застегнутый на все пуговицы мундир на офицере, — «если она не проявлена».

— Давай вперед, ребята!

Суворов подбадривал проходивших мимо него солдат, которые и без того убыстряли шаги, торопясь на звуки далекого боя. Ибо одна священная заповедь была в русской армии: «Сам погибай, но товарища выручай!»

30