Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Страница 9

С той поры Босфор унес немало воды, но и бед принесло на Русь никак не меньше. Османы перекрыли путь не только в Европу; они схватили русских за горло. Не сами, конечно, а опосредованно — крымские татары чуть ли не ежегодно устраивали набеги, и тысячи русских невольников продавались в рабство здесь, под высокими минаретами Ак Софии, великой православной святыни, собора Святой Софии — Божественной Премудрости.

— Ну что за напасть такая на православных?! — не удержав возмущения, пробормотал Петр.

Еще бы — поляки, создавая Речь Посполитую, переделывали церкви в костелы или разрушали их. И это католики, христиане называются, что других, принявших учение Христа из Константинополя, до сих пор еретиками, схизматиками именуют.

Да тьфу на них!

Османы поступают так же, как и католики, даром что учение Магомета разделяют. Церкви больше разрушают и реже перестраивают, как Святую Софию в частности. Установили по углам четыре высоченных минарета, и вместо православных заутреней там сейчас намазы. И муэдзины к ним с высоты призывают всех правоверных.

— Вот такие пироги с котятами!

Петр усмехнулся — сами православные ни мечети, ни костелы в соборы не перестраивали. Зачем на чужую веру и храмы посягать? Даже в Крыму, куда ворвалась четверть века назад русская армия, распаленная яростным и кровопролитным штурмом, ни одну мечеть не тронули, даже казаки, что валили свирепой волной, сметая все на своем пути.

Он сам хорошо понимал простых русских солдат и донцов — те шли с местью за то многовековое горе, что принесли крымчаки. Тогда Петр с немалым трудом остановил резню, понимая, что в противном случае ни о каких переговорах с турками и речи быть не может.

Но с тех дней степным разбойникам был дан жестокий урок, и сейчас обитатели Крыма являлись вполне лояльными подданными, ничем не хуже тех же казанских татар. Но, на всякий случай, Петр повелел сформировать из крымских сорвиголов уланский полк и тем самым вытянул с полуострова самый беспокойный и боеспособный контингент.

И сразу же отправил его к Бугу, что сейчас являлся границей между Польшей и Россией. Да и занимались там татары привычным делом, приведя мятежных ляхов к повиновению и хорошенько пограбив тех, кто усмиряться не захотел, — куда ж без этого на войне.

— Ваше величество! Извольте ужинать!

Нарцисс стоял за спиной, терпеливо ожидая от него ответа. Верный арап не пожелал с ним расставаться и, хотя он уже разменял седьмой десяток, морскую качку переносил хорошо, прямо на диво. Будто на корабельной палубе родился и все прожитые годы на ней провел.

— Пойдем, мой преданный друг, — только и сказал Петр, резво спускаясь со шканцев по трапу. Ужинал он на флагманском корабле в своей каморке в гордом одиночестве, зато обедал в заполненном до отказа адмиральском салоне среди моряков и свитских.

В маленькой, очень тесной каюте, где еле помещалась койка, стол со стулом и шкаф, он проводил большую часть дня, работая над корреспонденцией, изредка поднимаясь на палубу для отдыха — подышать соленым воздухом полной грудью.

Помолившись, Петр уселся за стол и принялся ужинать, весьма скромно, без всяких петербургских разносолов, из «морского котла», который мало чем отличался от обычной полевой армейской кухни, с ее постоянным меню — «щи да каша — пища наша».

Адрианополь

— Ваше высочество! Янычары!

Константин Петрович услышал сдавленный выкрик казака и оглянулся. Из-за холмов словно мутная река прорвалась, неся на волне пестрый мусор. И гул шел страшный, такой, что волосы на голове дыбом встали. Молодой полковник лихорадочно заскользил глазами по сторонам — вперед рвануться, к побережью, где шли главные силы фельдмаршала Суворова, бесполезно, не успеть никак, перехватят. Да и далеко туда…

— Надо убираться отсюда, ваше высочество, — тихо произнес молодой хорунжий, что с десятком отборных конвойных казаков сопровождал Константина Петровича в этой поездке. И добавил тихо, но твердым голосом, смотря прямо в глаза: — Нужно наших предупредить, ваше высочество.

— Да-да, конечно. — Полковник рванул повод, заворачивая коня, и дал шенкеля. Тот рванул с места в галоп, так что копыта застучали — понимало умное животное, что хозяин в неприятность попал. Следом помчались казаки, прикрывая спину.

Десять минут бешеной скачки пролетели, как миг. Загнанный конь подскакал к невысокой гряде, на которой Константин Петрович разглядел пару легких пушек с упряжками. Вдалеке пылил по дороге еще один взвод — две упряжки с зарядными ящиками. На артиллеристах была грязная, еле различимая под темной коркой земляного цвета, зеленая форма — свои!

— Где командир батареи?

Константин еле прохрипел слова, выплевывая криком мучнистую в комочках пыль, забившую рот. Молодой гвардейский поручик, что по чину армейскому капитану равен, лет двадцати, не больше, с понимающей улыбкой посмотрел, но молча.

— Где командир батареи, господин поручик? — полковник повторил вопрос, но уже внятно. Он понял, что этот молоденький взводный мог просто не понять вопрос. Хрипение шло сплошное, а не слова.

— Я командую батареей, ваше императорское высочество, — со спокойным достоинством произнес офицер, тряхнув львиной гривой волос, и вытянулся по уставу. — Поручик Ермолов!

— Янычары в тыл вышли, поручик, сюда идут! Их надо задержать! Поднимитесь на гряду — увидите собственными глазами!

— Янычары?!

Офицер оторопело взглянул, не поняв сразу, откуда в глубоком тылу может появиться враг, но, осознав по взволнованному лицу царевича, что тому не до шуток, шустро поднялся на невысокий вытянутый холмик, по сути, длинный, заросший кустарником вал.